Истинный Поэт всегда Бунтарь

      Адалло! Без званий и наград. Без должностей и регалий, но всегда узнаваемый, восхваляемый и охаиваемый, отвергнутый и принятый, но не приближенный. Непримиримый и миролюбивый, но никогда – смиренный. Мухаджир (эмигрант) по принуждению и гази (патриот) по убеждению. Поэтическое талантище и гражданское гигантище. Его выволакивали из машины люди в погонах. Его сажали в изоляторы. Ему надевали наручники. К его вискам приставляли стволы автоматов. К его устам иные  и сегодня ставят информационные стволы  пистолетов. Ему не дозволяют иметь собственное мнение, а его ошибки гиперболизируют до планетарных масштабов. Ему приписывают много лишнего и негативного, в том числе и предательства, хотя его самого не однажды предавали, его именем и помощью пользовались с корыстью. Да, он был рядом со многими крупными фигурантами новейшей Чечни, но он не стрелял и не убивал. Он был наивным и ясновидящим. Он чувствовал себя чужим среди своих и чужим среди чужих, но редко своим среди своих. И сегодня иные ему советуют смирение, уединение и созерцание.

      У него недругов масса в чиновничьей среде, а почитателей его взглядов и таланта многократно больше. Песни прекрасны. На его стихи поют именитые певцы и певицы, а из школьных хрестоматий изымают его произведения, фотографии, биографию. Он единственный живой классик аварской поэзии, не приглашаемый на съезды, форумы, юбилеи и прочие тусовки. Официальные СМИ, радио и телевидение Дагестана и России до сих пор отгораживаются от него, но не отказывают себе в удовольствии ущипнуть и уколоть его. Он – феномен и образ разломанной нашей эпохи. Он – бунтарь. Он один такой во всем мире: поэт, вознесенный в ранг международного террориста. Изгнанник и возвращенец. И у меня были с ним напряжения во взаимоотношениях, но мы оба смогли их преодолеть с достоинством. Рад, что на высоте его информационного бойкота и охаивания, я первым протянул ему руку и первым обратился к президенту РФ  В.В. Путину и председателю Госсовета РД М.М. Магомедову  о необходимости возвращения поэта на Родину. Рад, что и другие поддержали меня в этом, хотя ответ из прокуратуры по Северному Кавказу был до неприличия грубым. Громаду всей этой благородной и тяжелейшей работы взвалил на себя доктор, журналист и общественный деятель Абдурашид Саидов.

      Исхудавшее тело поэта в рубцах, а сердце – израненное  и изрезанное. Он дважды перенес инфаркт и двойную операцию на сердце. Он не однажды бывал на грани жизни и смерти. Он выстоял, не сломался и с отвращением отверг соблазн самоубийства.

      И сегодня его мысли неторопливые и основательные, объемные и ершистые, образные, нежданные и даже скандальные.  Он не боялся быть правдивым и откровенным. Ему не ведомо угодничество и лживость. Откуда же он черпает силы?! О чем его раздумья? Что пережито и осмысленно? Тревоги, радости, желания его…

      Разве все это не интересно? Представляю на суд читателей фрагменты беседы с поэтом удивительной и сложной судьбы.

                                                        Абдулхабирил Мухаммад

       - Здравствуй, Адалло! Как себя чувствуешь? Что сегодня на столе и на сердце талантливого поэта моего народа  и моего Дагестана?

      - Салам, Мухаммад, салам! Рад снова видеть тебя через много и много лет. Вопрос – «как чувствуешь» обычно задают больным и старикам. Неужели со стороны я выгляжу так?.. Не верю! А насчет того, что у меня сегодня на столе и на сердце, скажу – сам в них толком еще не разобрался. Словом, горы не завершенных дел и планов.

       - Вопрос о самочувствии, как я заметил, задают во всем мире вне зависимости состояния здоровья человека. Ты выглядишь красиво. Вспомним, что еще во время твоего вынужденного пребывания за рубежом мы намеревались в течение трех недель втроем (ты, я и Абдурашид Саидов) беседовать откровенно обо всем. Но у реальности свой хронометраж. И наши встречи скорее носят спорадический, а не обстоятельный характер с оттенком отрывочности, прерывности и незавершенности. Хочу выразить полную радость и искреннее удовлетворение твоему возвращению в Дагестан. Всегда ли ты верил такому благополучному исходу? Не были ли сомнения и отчаяние? Пожалуйста, охарактеризуй свое видение таких понятий, как «ностальгия» и «родина».

      - Да, действительно, мы намеревались, вернее, надеялись когда-нибудь встретиться и побеседовать обо всем откровенно. Помню, еще в 2002 году я тебе писал (хотя слова мои звучали несколько высокопарно) о том, что наша будущая беседа охватит целую эпоху, которая была нам выделена судьбой. Я также выразил свое убеждение в том, что оно так и случится, ибо мы являемся очевидцами рождения еще одной высочайшей горы, горы новейшей  истории Кавказа. Все время ты и Абдурашид находились на светлом склоне этой горы, я же – на теневой. Ослепленные мощными лучами пропаганды, вы не имели возможности видеть то, что происходило на теневом склоне. Я же, находясь чуть ли не на самой высокой точке ее, мог обозреть вокруг, и, сопоставляя те или иные события, осмыслить их. Поэтому тогда я писал, что у меня есть о чем повествовать,  нежели у кого-либо другого.

      Вот по воле Всевышнего мы, наконец-то, встретились. И сегодня я повторю те же слова – у меня гораздо больше…

      Большое тебе спасибо за выражение радости в связи с моим возвращением! Спасибо и за теплые письма, полученные мною в те долгие и глухие годы эмиграции! А что касается твоего вопроса о том, верил ли я такому благополучному исходу, то скажу коротко: да, верил! Правда,  сомнения и отчаяния не однажды делали попытки проникнуть в мое сердце, а сердце постоянно гнало их от себя. И как бы парадоксально это не звучит, именно слова «ностальгия»  и «Родина» помогали мне в этом. Ты просишь охарактеризовать мое личное понятие этих двух слов. Философские размышления о них могут продолжаться очень долго. Поэтому лучше коротко расскажу тебе о том, как в разное время я по-разному  понимал слово «родина». Итак, было это в самом  начале перестройки. Тогдашний первый секретарь Дагестанского обкома КПСС Мухаммад Юсупов прислал ко мне уважаемого в республике Мухаммада Дарбишева с просьбой (!) в удобное для меня время зайти к нему на работу. Сам помнишь, вся власть находилась тогда в руках «Первого». И попасть к нему даже высшим чиновникам не всегда удавалось. А меня же приглашает «Сам», и то, в удобное  для  меня время. Поразительно!..

      Беседа наша продолжалась более трех часов. Речь шла в основном о положении (политическом, экономическом, культурном, морально-этическом) в республике. Между прочим, среди прочего я рассказал ему и о своем разочаровании в людях, имея в виду, прежде всего, своих земляков. «Раньше, когда я уезжал куда-либо, даже всего на два-три дня, я так сильно скучал по родным местам, что, вернувшись, готов был обнимать их, – сказал я  Мухаммаду. – Все то, что видно из окон дома отца, казалось мне Родиной: горы, леса, речки, пашни, сады… Но потом постепенно во мне ослабла слепая любовь к ним, и, наконец, я понял, что если человека не окружают искренние патриоты, если нет какого-то связующего элемента, то и земля, где он родился, теряет смысл понятия «родина». Следовательно, не земля, а люди являются родиной». Провожая меня, Мухаммад сказал, что он впервые слышит подобную мысль о родине и предложил мне сочинить произведение на эту тему. «Если не выполнишь мою просьбу, то всерьез и навсегда обижусь на тебя!» - вроде пошутил он, прощаясь. На этих его словах завершилась наша с ним встреча. Хотя с тех пор прошло немало времени, все же мне удалось написать стихотворение под названием «Родина души». И, конечно же, посвятил его «М. Юсупову из Сугратля».

      - Магомед Юсупов, на мой взгляд, всегда и всюду оставался умным человеком с достоинством. И сегодня я встречаюсь с ним с удовольствием, хотя он и без той могущественной должности. Итак, продолжим. Чем были заполнены дни, месяцы и годы твоего вынужденного пребывания за границей? В каких странах побывал? С кем встречался?  Где и на какие средства жил? Многие, наверняка, увязывают твои заграничные годы с роскошью и безмятежностью. Я-то знаю, что это далеко от истины.

      - Чем были заполнены мои дни, месяцы, годы за границей? Чтобы ответить на этот вопрос нам с тобой придется совершить небольшой экскурс в мои школьные и студенческие годы. Иначе ясность будет не совсем полной. Если мое повествование наскучит, ты обязательно покашляй, я пойму намек и постараюсь предельно коротко изложить суть дела.

      Итак, впервые в школу я пошел на один год раньше до установленного для этого возраста. Через месяц учебы меня перевели во второй класс. Дело в том, что благодаря усилиям старшей сестры еще до школы я уже умел читать,  писать и решать все четыре  несложные арифметические действия. Оказывается, все эти мои знания почти соответствовали тогдашним программам первых двух классов. В дальнейшем до пятого класса я считался одним из лучших учеников нашей школы. Поэтому постоянно на первомайских и ноябрьских праздниках при народе от дирекции я получал премии. Помню, конверт с тремя рублями внутри. После четвертого класса малюсенькие и худющие тройки в неимоверных муках все же донесли меня до десятого класса. Причины дальнейшего своего отставания в учебе я вижу в следующем: 1. Раннее поступление в школу, к тому же пропуск целого класса. 2. Чем больше рос физически, тем больше и сложнее стали домашние и прочие обязанности. 3. Перевод в школах (начиная с пятого класса) преподавания с родного на русский язык. Учителя, молоденькие русские девушки, не знающие ни одного аварского слова. Главное – зубрежка. Даже математические правила зубрили многократно и не понимали, о чем идет в них речь. Мне все это изрядно надоело и от скуки предавался «противоправным» деяниям в рамках школы, из-за чего, будучи еще учеником шестого класса, был исключен из школы. И это в то время, когда из-за пропущенных детьми уроков их родителей наказывали непосильными штрафами. Пришлось пойти в школу соседнего селения – Тидиб. Потом в  Кахибскую СШ, где  в восьмом классе повторилось то же самое, что и в шестом, но вскоре был восстановлен. Получив аттестат зрелости, я решил последовать примеру старших братьев – педагогов. В Дагестанском государственном пединституте, куда я поступил в тот же год, система образования оказалась та же, что и в школах. Поэтому перешел с очного на заочное отделение. Пошел по миру за, как говорят, знаниями жизни. Десятилетия мытарства, романтические похождения, непредвиденные приключения  и т.п. в конце концов, привели меня в московский Литературный институт им. Максима Горького. Одна только мысль о том, что ты являешься студентом единственного в мире прославленного института, уже внушала гордость, усиливала жажду знаний. И, конечно же, все это соответствовало моим  устремлениям. Удовлетворение ласкало меня. Но это было вначале. А потом… Потом предо мною картина прояснялась. Институт ничем не отличался от всех гуманитарных вузов СССР за исключением творческих семинаров и возможности изредка слушать в конференц-зале классиков соцреализма и лояльных к идеологии  коммунистов посредственных зарубежных писателей. За весь период учебы меня удивляло и угнетало то, что никто ни разу не интересовался моим личным мнением об изучаемых нами произведениях художественной или научной литературы. Сдавая экзамены и зачеты, я должен был рассказывать профессорам только то, что они же недавно читали  мне в аудитории или повторять слово в слово, написанное ими в своих книгах. В этом отношении особенно выделялся профессор Геннадий Николаевич Поспелов – специалист по художественной литературе ХIХ века. Он же, то ли старший, то ли младший брат того самого Поспелова, постоянного члена Политбюро ЦК КПСС и главного идеолога научного коммунизма тех времен. Геннадий Николаевич признавал только две оценки – «неуд.» и «отл.». Чтобы завоевать у него этот «отл.» приходилось в сверх-усилиях штудировать все его многочисленные научные труды, до единого!  Иначе жуя хлеб и запивая его кефиром, он мог безучастно предложить  тебе повторную встречу. А встречи эти повторялись до тех пор, пока ты не станешь копией профессора, пропущенной через множительную  аппаратуру. Говоря сегодняшним языком, это можно назвать психологическим клонированием.

      У тебя, Мухаммад, может, создается впечатление, что я утрирую, или какая-то давняя обида или что-то в этом роде толкает меня на такой диалог с тобой. Уверяю, абсолютно нет. Я веду речь только  о той системе образования, существовавшей в годы моей молодости, лишившей меня и многих других истинной образованности.

- Адалло, я понял. Продолжим. Знаю, что не утрируешь, ибо я сам прошел через коммунистическую систему ценностей, когда мы – будущие хирурги, терапевты, гинекологи, окулисты, психиатры - более 50% своего времени вынуждены были тратить на реферирование К. Маркса, В. Ленина, очередного Генсека, политэкономии, научного коммунизма, атеизма, марксистско-ленинской философии и т. д.

- Так вот, девяносто девять процентов из преподавательского состава и обслуживающего персонала, начиная с ректоров Серегина и Пименова, ко мне лично относились чрезвычайно заботливо, многие из них проявили истинно родственные чувства и тут же прощали мои, мягко говоря, баловства. Вот один из многих примеров.  Сейчас не помню, по какой причине, (то ли проспал, то ли забыл, а, возможно, болел) я не попал на экзамен по политической экономии. Заведующий кафедрой института и известнейший ученый Ишутин сам приехал в общежитие и прямо в фойе разложил на журнальном столике экзаменационные билеты. Как только я по его просьбе вытащил билет, он тут же почти вырвал его из моих рук. Сказал, что он в курсе моих обширных знаний в области политической экономики и… нарисовал в зачетке малюсенькую и худющую троечку. Она напоминала мне троечек, вытащивших меня когда-то из того школьного болота. Знаешь в чем причина прихода Ишутина в общежитие? Он знал, что если я в тот последний день не сдам экзамен, то меня лишили бы стипендии на целый семестр.

      Все госэкзамены я сдал на «хор». Несмотря на это, в последующие годы чувство своей ущербности в знаниях не покидало меня. Оторванная историческими обстоятельствами от исламских наук и еще не приобретшая по-настоящему иную просвещенность, моя душа была лишена покоя. Чтобы приобрести его мне оставалось только одно: усиленно  и постоянно заниматься самообразованием, отказаться от всего того, что мешает для его достижения (от алкоголя, табака, отвлечение собственных глаз от всех земных соблазнов). Без помощи Всевышнего у меня ничего бы не вышло. Поэтому я много раз обращался к Нему с мольбой о помощи. Я был услышан. И начиная с  декабря 1973 года, я строго соблюдаю зарок, данный Ему. Теперь мы с тобой подошли к моему конкретному ответу на твой третий вопрос.

      После двадцатипятилетнего самообразования и самоочищения от земных скверн, по воле Всевышнего, меня в качестве мухаджира (эмигранта) переселили в зарубежные страны… Самое долгое время коротать мне суждено было в великом городе Стамбул. Там я осмысливал приобретенные дома разнообразные знания, закреплял их в своем мозгу и сердце. Вместе с тем я писал новые произведения. Издал, вернее, переиздал в основном  в свое время уже вышедшие в свет  в Дагестане  и Москве книги.  Собирал все то, что писали обо мне в России и мире. Составленную одним из моих почитателей книга «Письма эмигранта» была отослана мною лично тебе. Это потому, что там опубликованы также  мои письма, адресованные тебе. Вот все то, чем были заполнены дни, месяцы, годы моего пребывания за границей.

      А что касается твоего вопроса о том, в каких странах я побывал и с кем встречался, скажу  следующее: во-первых, этот вопрос неоднократно задавал мне следователь, не однажды повторяли его и на суде. Во-вторых, частое появление его на устах разных людей, невольно вызывает подозрение, не каверза ли шевелится в нем. Будь добр, извини меня! И еще одно замечание. В одном только вопросе ты ухищряешься вместить еще несколько. Я просто не успеваю их осмыслить и тут же отвечать. К тому же, все они не связанны друг с другом. Нелегко ведь собрать и вязать из них немалый сноп.